Счастливая звезда (Альтаир) - Страница 44

Но вряд ли это поможет делу. Ребята согласятся с авторитетом Журавлихина, протянут руки друг другу и… разойдутся в разные стороны. Женя в этом не сомневался, вспоминая свой небольшой опыт воспитательной работы, когда был пионервожатым. Правда, восемнадцатилетние комсомольцы давно уже не пионеры, не дети и мыслят совсем иначе, но Женя знал, что еще многое осталось в них от детской непосредственности. Они могут ссориться и тут же мириться, ребятишки.

«Так не лучше ли оставить все как есть? — думал Журавлихин, глядя на меняющиеся берега. — Ссора обязательно закончится миром и без участия «старших наставников». Митяй страшно злится, когда его поучают. Пусть ребята успокоятся…»

Он облегченно вздохнул, как бы соглашаясь с принятым решением, и, провожая взглядом цветущий луг, увидел рядом с собой пассажира огромного роста. Его крепко посаженная седеющая голова чуть не касалась крыши палубы. Иногда он высовывался за борт, отчего стукался о низкий карниз. Обтекаемая, прижатая к воде форма глиссирующего теплохода явно не рассчитывалась на пассажиров такого роста.

Человек этот был одет в мешковатый светлый костюм, который раздувался от ветра, что еще более подчеркивало солидную полноту мощной фигуры. Женя украдкой наблюдал за ним и, как всегда, чувствовал симпатию к таким вот людям, прочно стоящим на земле. В выражении его резко очерченного лица была твердая определенность видавшего виды путешественника, спокойствие и уверенность, что никакие ветры не сдвинут его с этого места. Во всяком случае, таким он представлялся Журавлихину.

Гладко выбритый подбородок, губы, сложенные в добродушную улыбку, глаза, что называются карими, спрятанные под красноватыми, нависшими веками, — вот примерно и все, что могло служить дополнением к внешнему образу пассажира, которого сейчас рассматривал Женя.

— Изучаете? — вдруг спросил он, поворачиваясь к студенту всем своим огромным корпусом.

Вопрос оказался столь неожиданным, что Женя растерялся, смутился, теплота его сразу покрасневших щек постепенно, точно волнами, расходилась по телу, до самых пяток.

— Понятное смущение, — сказал пассажир с видимым сочувствием. — Однако напрасное.

Он говорил не спеша, как многие волжане, выделяя букву «о», говорил весело и непринужденно, отчего у Жени стало спокойно на сердце и краска почти исчезла с лица.

— Я ведь тоже не без греха, — словоохотливо продолжал пассажир. — Пока ваши товарищи ссорились, изучал некоторые особенности молодой человечьей породы… Нет на земле ничего интереснее. Вы смотрели на берег, на зелень, цветочки, облака, а я — на вас.

— Скучное зрелище! — Журавлихин уже оправился от смущения и теперь старался показать себя остроумным собеседником.

— Правильно изволили заметить. Скучно и обидно бывает человеку, особенно моего возраста, когда он видит, как хорошие, серьезные ребята выдумали себе драму и смешно пыжатся в главных ролях.

— Но вы не знаете ее содержания.

— Все понял из первого действия.

— А не думаете ли вы, что эта сцена вовсе не рассчитывалась на зрителей?

— Тогда, может быть, на друзей? — добродушно спросил странный пассажир; он все более и более занимал Женю.

— Не понимаю.

— И это верно изволили заметить. Многого не понимаете. Я вовсе не собираюсь оставаться равнодушным зрителем. Придется вмешаться.

— Ни я, ни мои друзья этого не просили.

— Согласен.

— Тогда ваша позиция по меньшей мере странна. Не каждый потерпит, чтобы в его личные дела вмешивались посторонние люди.

— Все верно. Но я говорю не о каждом, а о вас — советских студентах, комсомольцах. Кстати, сами же соглашались с доводами своего товарища: нельзя, мол, стремиться к одной общей цели, отвернув друг от друга физиономии. Эх, ребятки, не понимаете вы, как обидно глядеть на эту мышиную возню… Столько настоящих дел, а вы тут Гамлетов разыгрываете!

— Итак, каков же вывод? — иронически спросил Журавлихин.

— Привести их сюда.

Женя уже не скрывал улыбки.

— Это приказ?

— Если хотите — да.

— По какому праву?

— По праву старшего товарища. Этого вам достаточно?

Журавлихин медлил с ответом. Лева Усиков, когда пришел на фабрику красок, воспользовался правом советского гражданина. Но дело было государственное, общественное, а не личное. В данном случае «старший товарищ» явно злоупотребляет своим правом.

В осторожных выражениях Женя все это ему высказал.

— Вы мне, ей-богу, нравитесь, — рассмеялся собеседник. — Чудесная непосредственность и уйма заблуждений! Будем знакомиться. — Он протянул руку. — Набатников Афанасий Гаврилович. Профессор. Физик.

Женя робко пожал его горячую ладонь и назвал себя. Беседа оживилась. Набатников говорил, что для него не так уж важно прекратить ссору двух задравшихся петушков. «Чепуха все это, милый друг, чепуха». Но разве можно мириться с явным несовершенством характеров? Именно об этом вспоминала Надя, встретившись с Женей на площадке высотного здания. Значит, не случайно возникает вопрос у самых разных людей о переделке не только сознания, но и характера. Его надо воспитывать всерьез. Нельзя же в коммунистическое общество тащить с собой груз старых привычек и, что не менее вредно, скверный характер.

— Хлам надо оставлять на старой квартире, дорогой друг, — резонно заметил Набатников.

С этим, конечно, соглашался Женя, но не мог пожаловаться на плохое воспитание. Еще бы! Школа, комсомол, пример старших.

— Все равно мало, — сказал профессор. — Каждый настоящий человек должен заниматься вашим воспитанием.